«Человек отнял поверхность земного шара у мудрой общины зверей и растений и стал одинок… Нет игры. Нет товарищей. С кем ему баловаться? Кругом пустое нет…»
«Смутьян холста», «очевидец незримого» — так говорил о Филонове поэт-футурист Анатолий Крученых. Велимир Хлебников называл его малоизвестным певцом городского страдания. Недруги считали Филонова сумасшедшим фанатиком. Ученики — исследователем и первооткрывателем.
Филонов был не только великим художником, но и самой загадочной фигурой русского авангарда начала двадцатого века.
Из цикла «Больше чем любовь. Павел Филонов и Екатерина Серебрякова
Двенадцатого апреля 1921 года к жильцу комнаты номер семь художнику Филонову пришел комендант дома Павел Мансуров. Он пришел по просьбе старой большевички Екатерины Александровны Серебряковой, соседки Филонова, у которой только что умер муж. Екатерина Александровне нужен был его посмертный портрет.
Филонов согласился написать этот портрет. И денег за работу не взял.
Так они познакомились. А через три года – в двадцать четвертом – Павел Николаевич Филонов и Екатерина Александровна Серебрякова поженились.
«Мужчина и женщина«. 1912-1913.
«Филонов пришел и говорит: у меня столько нежности к вам, как к доченьке своей». Из дневника Екатерины Александровны Серебряковой
Ей было шестьдесят два года. Ему – сорок три. Он очень любил свою жену. И называл ее дочкой…
Странный это был брак. Жили каждый в своей комнате. Быт вели раздельно. Филонов влачил нищее полуголодное существование. Его жена получала персональную пенсию и продуктовый паек в закрытом распределителе «Красная звезда».
«Катя, сам не знаю почему, во мне все растет чувство радости, что мы с тобой сошлись на свете и сдружились так крепко! Ты не зазнайся — смотри! Подумаешь, какая радость — жил парень один, и вдруг свалился ему на плечи такой властитель дум, как ты! Целую твои ручки и маленькие крепкие ножки! Твой Паня!» Из письма Павла Филонова жене.
Екатерина Александровна Серебрякова, в девичестве Тетельман, была революционеркой с огромным стажем. Двадцатилетней девушкой она вступила в партию «Народная Воля». Несколько лет жила в Лондоне, занималась там пропагандой среди рабочих и молодежи. А еще она была видным деятелем Ленинградского отделения Всесоюзного общества политкаторжан.
По образованию Екатерина Александровна была учительницей английского языка. Филонов, кстати, брал у нее уроки английского, а вот обедать к жене не ходил никогда. И крайне редко позволял себе жить за ее счет.
«Сейчас, не имея заработка, я в полном смысле слова, к стыду своему, живу на иждивении дочки. Ем кило или полкило хлеба в день, тарелку или две супа с картошкой. Положение мое становится грозным…» Из дневника Филонова.
Строго говоря, иждивенцем на шее у своей жены Филонов не был. Если и брал деньги, то только в долг. И скрупулезно фиксировал потом в своем дневнике: сколько еще должен жене, сколько уже отдал…
Очень трудно понять и еще труднее объяснить, на чем строились взаимоотношения в этой семье. Но, может быть, эти правила игры установила в своей семье вовсе не Екатерина Александровна? Может быть, она как раз хотела иных отношений. Ведь сумела старая народоволка, изначально не понимавшая и не принимавшая творчество Филонова, войти в сложный мир его образов. А это гораздо тяжелее, чем варить для мужа суп…
«Если бы он говорил не красками, пока еще, к сожалению, недоступными массам, а человеческим языком, он явился бы тем рычагом, который перевернул бы весь мир — и наступил бы рай земной: его работой руководили страдание за человечество и желание ему добра. Как никто не может определить, что происходит в настоящее время, так никто не может проникнуть в творения Павла Николаевича, потому что они носят в себе величие и тайну данного момента. Это дело будущего; его расшифрует история». Из дневника Екатерины Александровны Серебряковой.
«Формула Вселенной». 1920-1928.
Павел Филонов: «Самое ценное в картине или рисунке — это могучая работа человека над вещью, в которой он выявляет себя и свою бессмертную душу».
Филонов называл себя художником-исследователем. Он был фанатично предан своей работе и своим утопическим идеям о братской справедливой жизни на земле.
Он поставил перед собой задачу:
«…проламывать дорогу интеллекту в отдаленное будущее, чтобы человечество вошло туда не таким кретином, которым оно является ныне».
Ради этого Филонов был готов работать сутками: не досыпал, голодал, был жесток к себе и другим.
«Характер у Павла Николаевича был крутой, кроме своей идеи, он не видел ничего и все приносил в жертву искусству. Быта для него просто не существовало. Он сам шил себе одежду, сам лечился и лечил свою тяжелобольную жену, не признавая никаких докторов…»Из воспоминаний ученика Филонова Паукова
Филонов мечтал создать школу аналитического искусства.
Cуть этого метода: создание картины по законам биологического организма, где точка отсчета – атом. Каноническая живопись – это путь от общего к частному. То есть, сначала эскиз, набросок, фон, крупные фрагменты и только в конце прорисовка деталей. По методу Филонова картина должна делаться в обратном направлении: от частного, от мельчайших деталей – к общему. Этот путь созвучен рождению и росту всего живого на Земле: будь то трава или человек.
«Я открыл множество законов.
Если растение посадить в банку
И в трубочку железную подуть –
Животным воздухом наполнится растение
Появятся на нем головка, ручки, ножки,
а листики отсохнут навсегда.
Благодаря своей душевной силе
Я из растения воспитал собачку,
Она теперь как матушка поет…»Николай Заболоцкий
Картины Филонова не рисовались, а росли, как кристаллы или как живые организмы: «атом за атомом, как совершается рост в природе».
Павел Филонов: «Не так интересны штаны, сапоги, пиджак или лицо человека, как интересно явление мышления с его процессами в голове этого человека. Или то, как бьет кровь в его шее через щитовидную железу».
«Филонов пожирает книги все больше по философии. Теперь он наизусть учит из Библии «Песнь песней». Помог убрать комнату и усердно принялся за чтение биографии Бенвенуто Челлини… О чем мы только ни говорили: о его учениках, об отношении к нему окружающих, о любви… Он не раз говорил мне, что у нас есть родственное, что душа его лежит ко мне».Из дневника Екатерины Александровны Серебряковой
«Семейный портрет». 1924.
Брак Филонова и Серебряковой для многих был загадкой. Одни считали, что Екатерина Александровна испытывала к Филонову материнские чувства, тем более что ее сыновья и Павел Николаевич были почти ровесниками. Другим казалось, что это, напротив, Филонов, рано оставшийся сиротой, нашел женщину, которая способна была заменить ему мать.
На самом деле, Филонов никогда не бежал от одиночества. Он с детства привык полагаться только на себя и на свои силы.
Павел Филонов родился 8 января 1881 года в Москве. Его мать – Любовь Николаевна – была прачкой, а отец – Николай Иванович – кучером.
Родители Павла Филонова умерли рано, оставив сиротами шестерых детей. Заботу о братьях и сестрах, а также о своей 103-летней бабушке, взяла на себя старшая сестра – Александра Николаевна и ее муж Александр Андреевич Гуэ, известный санкт-петербургский купец I гильдии.
Александра Филонова-Гуэ увлекалась музыкой и театром. Это она приобщила к миру искусства и свою младшую сестру Екатерину, и Павла.
Из автобиографии Филонова: «С 5-6 до 11 лет был танцором и плясуном кордебалета московских театров: Корша, Лентовского, Соколовского».
Павел мог бы стать впоследствии профессиональным танцовщиком, и мы никогда не узнали бы художника Филонова, но тут, к счастью, Александр Гуэ обратил внимание на то, что подросток мастерски копирует открытки, этикетки и вообще все, что попадается ему под руку. И в 1897 году Павла Филонова отдали учиться в живописно-малярные мастерские, где готовили мастеров-декораторов.
После окончания училища, Филонов некоторое время работал маляром и неплохо зарабатывал. Потом с третьей попытки поступил на живописное отделение Академии художеств.
Впрочем, до диплома не доучился. Отчислили…
Каждое лето Филонов путешествовал на пароходе по Волге. С паломническим паспортом ездил в Иерусалим через Новый Афон и Константинополь. Побывал в Италии и Франции «для ознакомления с западным искусством», как писал потом в своей автобиографии.
Во время путешествий Филонову приходилось зарабатывать на еду и проезд самой разной работой. Он рисовал открытки, делал копии с икон, красил заборы, колол дрова и раскрашивал фотографии, вышивал крестиком полотенца и скатерти, подрабатывал изготовлением оберток для карамели и этикеток для консервов. Кстати, консервы с этикетками Филонова поставлялись для первой полярной экспедиции Академии наук.
«
«Я хотел вчера еще писать тебе, так захотелось мне хоть заочно, издали поговорить с тобой, но сегодня, сейчас, пришли Толя и Маруся — пошлю письмо с ними. Привет тебе, мое счастье, мой боевой товарищ и в горе, и в радости. Нет того часа, чтобы я о тебе не думал и не радовался, что встретился в жизни с тобой. Как говорит Руслан у Пушкина — «меч — по руке». Панька». Из письма Павла Филонова своей жене
«Германская война». 1915.
В шестнадцатом году Филонов добровольцем отправился на войну и служил морским пехотинцем в составе Балтийской морской дивизии на Румынском фронте. После революции он чуть было не сделал военно-партийную карьеру: пошел работать председателем военревкома Придунайского края. К счастью, кабинет, прямой телефон, кожанка и револьвер в кобуре не увлекли Филонова в революционно-карьерные выси, и в восемнадцатом году он вновь вернулся к живописи.
В 1919 году художник Павел Мансуров и по совместительству комендант известного в Питере Дома Литераторов на набережной реки Карповки помог Филонову выхлопотать комнату.
Это была просторная комната с двумя большими окнами. Из мебели у Филонова была только кровать с дощатым настилом вместо матраца, стол, стулья и книжные полки. Но главной ценностью этой комнаты для Филонова были… стены! Ведь теперь он мог развесить на них свои картины.
«Паню! Ты все сидишь, рисуешь или читаешь, и плохо питаешься, и изматываешь последние силы. Неужели не приедешь, пока зуб не поправишь? Я и без зуба зацелую тебя. Обнимаю всеми своими силами, твоя Катя».Из письма Екатерины Александровны Серебряковой мужу
«Люди и животные«. 1923-1924.
Павел Филонов: «Интересен не только циферблат, а и механизм. И ход часов…»
«…То электричество пытаюсь разглядеть под микроскопом,
То повторяю все эксперименты скопом.
Я сам дошел до биквадратных уравнений,
И сидя в комнате, познал весенний бег оленей.
Я сам своею собственной рукой
Поймал молекулу.
Вот я какой!» Даниил Хармс
Образ странного художника не от мира сего возникал в поэзии Даниила Хармса, Велимира Хлебникова, Николая Заболоцкого, Анатолия Крученых. Современники безошибочно угадывали в этих героях Павла Филонова.
«Человек во вселенной». 1925.
Филонова многие считали сумасшедшим. Говорили, что его картины – плод больной фантазии и что их можно использовать только как учебное пособие для студентов-медиков. Советские газеты тридцатых годов называли Павла Филонова «помешанным врагом рабочего класса».
«Дал постановку товарищу Беку. Профессора ему говорили: «Филонов – ненормальный, сумасшедший, шарлатан». Ученики говорили: «Не ходи к Филонову – он гипнотизер». Из дневника Филонова
Возможно, слухи о том, что Филонов гипнотизер, возникли не на пустой почве. Доподлинно неизвестно, обладал художник экстрасенсорными способностями или нет, но вот зрение у него действительно было феноменальным. Филонов мог, например, достаточно долго, не мигая, смотреть на солнце.
И глаза у него были совершенного удивительного цвета – вишневого.
Этими вишневыми глазами он пытливо вглядывался в лицо человечества. Он искал среди этих лиц лики. А в ответ на него смотрели звериные морды.
«Я знала и чувствовала, что сегодня что-то выйдет, видела это по выражению глаз и лица. Когда он бывает в этом настроении, то на малейшее замечание с моей стороны… рассердится, уйдет. В нем довлеет дух. Павел Николаевич не от мира сего человек». Из дневника Екатерины Александровны Серебряковой
Нет, он не был больным. Он просто был гением. И поэтому его творчество не поддается измерению стандартными единицами системы мер и весов. И от этого его жизнь и его поступки невозможно оценить с точки зрения здравого смысла. Кажется, что Филонов порой действовал вопреки нормальной человеческой логике. Что он сам был виноват во всех своих бедах. А вот не упирался бы там, тут уступил бы чуть-чуть, глядишь, и не так тяжела оказалась бы его ноша.
Но ведь все дело в том, что гениальность не только дар божий, а еще и крест, нести который под силу только безумцу.
«Катенька, дите мое кровное. Сегодня не мог к тебе приехать, но все время, как и всегда, думал о тебе. Я позабыл вчера поблагодарить тебя за твое предпоследнее письмо — это самое лучшее письмо, полученное когда-либо от тебя. Я хочу, чтобы ты сделала себе копию с этого письма, а когда буду издыхать — возьму его с собою. Спасибо тебе за него, вся твоя душа прекрасная вылилась в нем. Не забывай меня — твоего верного товарища, как я тебя не забываю и всегда буду любить. Паня» Из письма Филонова жене.
«Портрет Е.А. и П.Э.Серебряковых».
В двадцать первом году вскоре после знакомства с Екатериной Александровной, Филонов попросил ее заниматься с ним английским языком.
«Павел Николаевич сказал мне: когда я уже буду достаточно хорошо знать по-английски, я сделаю ваш портрет масляными красками. И когда вы станете рядом с ним, не будет разницы между вами и портретом» Из дневника Екатерины Александровны Серебряковой
Сколько уроков английского дала учительница Серебрякова Филонову – неизвестно. Зато известно, сколько времени потратил художник на создание первого варианта портрета.
«На семнадцатом сеансе Павел Николаевич разорвал портрет. Говорил, что чувствует, что в этот портрет входит то, что у меня есть дурное, и что он чувствует облегчение, разорвав его. И что теперь он начнет новый…» Из дневника Екатерины Александровны Серебряковой
Новый портрет Филонов начал рисовать не анфас, а в профиль. Рисовал акварелью на бумаге больше часа. И вновь бросил. Затем сходил в свою комнату, принес полотно и масляные краски…
«Пока портрет меня не вдохновляет, а радует, что меня воспроизвела и обессмертила гениальная рука Павла Николаевича, что душа его, его непокорный, но всеобъемлющий дух был занят некоторое время моим существом». Из дневника Екатерины Александровны Серебряковой
Портрет члена «Народной воли» Екатерины Александровны Серебряковой пропал. Может быть, был украден. Может быть, Екатерина Александровна сама его кому-нибудь подарила или продала… А английский язык Филонов несколько лет спустя выучил по самоучителю. Правда, как писала в своих воспоминаниях ученица Филонова Татьяна Глебова, «произношение у него было свое собственное. Он пробовал говорить с американцами на своем английском, но они его не поняли». Тем не менее, впоследствии Филонов сам стал давать уроки английского своим ученикам из мастерской аналитического искусства.
«Рад, что вчера виделся с тобой — посмотрел в твои прекрасные глаза, на твою милую головку и на всю твою дорогую фигурку. Я умней тебя: нашел хорошую жену. Твой муж в подметки не годится моей жене. Не забывай меня». Из письма Филонова жене
«Формула современной педагогики». 1923.
Ни у кого из мастеров русского авангарда не было такого количества учеников, как у Филонова. Через его комнату, которая была и жилищем художника, и его мастерской, и хранилищем его работ, прошли сотни учеников и сотни посетителей, заинтересованных аналитическим методом.
«У него много времени отнимают ученики и приезжающие, и он крадет часы ночного отдыха… Всю эту зиму много учеников, особенно за последние месяцы. С какой жадностью они слушают его. Около 9 приходят и до 11 в комнате нашей, а затем более часа продолжают беседу на площадке лестницы, где не тепло. Они в пальто, а он в старом поношенном пиджаке. И он говорит им об искусстве, об истории искусства и отвечает на сотни вопросов». Из дневника Екатерины Александровны Серебряковой
Популярность аналитического искусства вообще и самого Филонова в частности очень раздражала Ленинградскую Академию художеств. Один из аспирантов Академии даже выступил с призывом истребить филоновщину — позорное явление в советском искусстве.
Филонов ненавидел жирующую власть, которую он называл «изосволочью». Изосволочь отвечала ему взаимностью. Филонову запретили преподавать в Академии, запретили его персональную выставку в тот момент, когда экспозиция была уже готова и даже буклет от Филонове отпечатан в типографии.
Заместитель директора Русского музея Ивасенко говорил по поводу выставки Филонова: «Я разъяснил партийным кругам, что искусство Филонова – отрицательное явление. Оно не понятно. Я поднял против него советскую общественность. Его искусство контрреволюционно.
Не менее резко говорил о Филонове и его учениках живописец и график Давид Загоскин. Он считал работы учеников Филонова мертвечиной, а самого Филонова мертвецом. Еще говорил, что Филонов это громаднейшее зло, его надо ликвидировать.
Но к этому «громаднейшему злу» все шли и шли ученики. Приезжали из разных городов и деревень, чтобы получить хотя бы несколько постановок.
Зачастую Филонов переоценивал своих учеников. Будучи сам гениальным художником, он считал, что разница между ним и его учениками только в наличии опыта, а не в степени одаренности.
Он вообще с подозрением относился к таким понятиям, как талант и вдохновение. Его мерилом успеха в искусстве были упорный труд и мастерство. «Мастер и ученик, – говорил Филонов, – должны в своей профессии любить все, что «сделано хорошо» и ненавидеть все, что «не сделано»
Павел Николаевич бывал со своими учениками и строг, и резок, и груб. Он относился к ним также требовательно, как к самому себе.
«Ливчак не принесла ни одной работы. Хотя у нее есть оправдания – ее выселили из комнаты на площадку лестницы, где она и жила несколько дней… Я все же дал ей понять, что это все ее совершенно не оправдывает: работай и давай вещи при всех условиях…» Из дневника Филонова
А вот платы с учеников Филонов не брал никогда, хотя жил в нищете.
Однажды в двадцать девятом году к Филонову приехала молодая художница из Нью-Йорка Элен Хантингтон-Хукер. Филонов работал с ней – давал постановку, как он сам называл свои уроки, — шесть недель по два раза в день.
После отъезда американки Филонов обнаружил на своем столе конверт с деньгами. Он тотчас выбежал из дома, раньше Элен добрался до вокзала и вернул ей конверт.
«Я нахожу, что их отношения перешли за пределы учителя и ученика». Из дневника Екатерины Александровны Серебряковой
Екатерина Александровна ревновала Филонова к американке. Заметив явное беспокойство жены, Филонов пошутил: «Я так же могу тебе изменить, как Ленин демократии».
Но Екатерина Александровна не успокоилась. Мучаясь, ревнуя и вдруг решив, что они не подходят друг другу, она записала в своем дневнике: «Ему нужен друг, товарищ и жена вровень с ним. Большой он человек. Он молод, полон энергии, веры, силы. Он чувствует, что его искусство – искусство будущего. Он живет этим».
Тогда же, уехав в очередной раз в санаторий, Серебрякова отослала мужу письмо, в котором предложила Филонову расстаться. Филонов тут же примчался к жене в санаторий.
Павел Филонов: «Так ты меня оставить хотела? Я никогда не смог бы тебя оставить: ты мне близкая и родная».
Екатерина Серебрякова: «Милый мой Паня, напрасно ты думаешь, что я всегда права, и ты думаешь, что меня мучают угрызения совести. Милый, прав ты, и что меня ругаешь и мало меня упрекаешь. Я еще больше люблю за это…»
«Любовь прощает все и ничего не может простить… Я суров к ней, жесток, беспощаден, безжалостен, потому что исхожу из нежности и правды, и прям, как гром, потому что любовь величайшее и чистейшее творчество из духа и крови. И кто сеет ложь, пожнет горе». Из дневника Филонова
«Катя! Посылаю тебе мой товарищеский привет и «прилагаю» к нему выстиранное мной для тебя белье и мои постоянные мысли о тебе! Стирали это белье мои корявые лапы; организовала и провела по-большевистски эту стирку моя пролетарская любовь к тебе. Носи его и вспоминай, как я тебя люблю, и ценю, и дорожу тобой». Из письма Филонова жене
«Голод».1925
Еще в конце двадцатых годов Филонову предложили обратиться в Наркомпрос с ходатайством о пенсии. Но он не желал выступать в роли просителя. Филонов хотел, чтобы пенсию ему назначили за заслуги в развитии искусства, а не по состоянию здоровья.
«29-го, экономя все время на муке, я спек утром последнюю лепешку из последней горстки муки, готовясь по примеру многих, многих раз, жить, неизвестно сколько, не евши. Утром женщина рассыльный из Союза принесла мне письмо. В ее же присутствии я вскрыл конверт – там были пропуски на паек, продуктовый и промтоварный, и какая-то печатная приписка. Не читая приписки, я вернул женщине все это назад. Она, недоумевая, говорила: как же можно отказываться, ведь это же паек». Из дневника Филонова
«Ну и характер у вас!» — сказал однажды ученик Филонова Вася Купцов.
Да. У Филонова был очень тяжелый характер. И упрямства ему было не занимать.
А еще Филонова невозможно было приручить.
Казалось бы: какая разница — под каким предлогом получать деньги от государства. Главное – выжить!
Но для человека, который пренебрежительно называл еду кормом, главное было не в том, чтобы получать этот корм с ладони из жалости, а в том, чтобы ему дали возможность самому зарабатывать себе на хлеб. И зарабатывать не парадными портретами, не малярными работами, не оформлением грузовиков для первомайской колонны.
Филонов был уверен, что его искусство нужно народу и родине.
Родина в этом сомневалась…
«Катюша — дорогое мое дите! Сегодня утром подшил и подбил подошвы твоих ботинок. Вчера заметил, что у твоих черных подошва отстает, — пришли — я сделаю для моей дочки. Спасибо тебе за вчерашний ласковый заботливый прием. Всегда тебя любил и с тем сдохну. Твой Панька. Целую тебя и твои чудные блестящие глазки. Не забывай меня». Из письма Филонова жене
«Портрет Евдокии Глебовой. Сестра художника». 1915
В детстве и в юности Павла Филонова опекала старшая сестра Александра. А потом заботиться о нем стала младшая сестра Евдокия. Дуня была моложе Павла на семь лет. Всю жизнь она была рядом со своим странным старшим братом. Всю жизнь подкрамливала его, давала деньги. Из-за брата и его картин не уехала в эвакуацию, а осталась в блокадном Ленинграде.
Когда умерла Екатерина Александровна Серебрякова, Дуня сдала около четырехсот картин и рисунков брата на хранение в Русский музей, чтобы не оставлять их в пустой квартире Филоновых.
«Победа в вечности». 1920-1921
«Все мои работы, являющиеся моей собственностью, я берег годами, отклоняя многие предложения о продаже их. С тем, чтобы сделать из них и из работ моих учеников отдельный музей или особый отдел в Русском музее, если партия и правительство сделают мне честь – примут их». Из дневника Филонова
Филонова очень высоко ценили на Западе. Заполучить его картины мечтали многие коллекционеры. Ему много раз предлагали переехать в Европу и в Америку: рисовать, преподавать, да просто жить нормальной человеческой жизнью. Если бы он продал хотя бы одну свою картину, он обеспечил бы себе безбедное существование на несколько лет.
«Если бы Филонов поехал с картинами в Америку и Европу, он произведет фурор и разбогатеет». Ирония жизни, а я сижу и шью ему кальсоны и блузу, чтобы сэкономить пару рублей из его пенсии в 50 рублей». Из дневника Екатерины Александровны Серебряковой
«Встаю ли утром, или весь день, при любой работе, и когда спать ложусь — все Катя у меня из головы, из сердца не выходит. И ничего, кроме хорошего, не вижу, не нахожу я в тебе, чем дальше, тем ты мне дороже и роднее». Из письма Филонова жене
«Последний ужин». 1920.
В это очень трудно поверить, но Павел Николаевич Филонов только один раз в своей жизни, если не считать детства, ел досыта. Это было вечером 31 декабря 1938 года
«Дочка очень хотела, чтобы мы вместе встречали Новый год: дочка, я, невестка, ее племянница Рая. И дала мне понять, что ассигнует на это дело, с радости, что выздоравливает, 30 рублей. Она написала список питья и кушанья, которые просила купить для встречи Нового года: пиво, капуста, мармелад и еще какую-то четвертую покупку – не мог разобрать. Рая по моей просьбе купила 2 бутылки пива, грамм 300-200 мармеладу – это наша встреча Нового года. Маня принесла мне чаю, сахару, жареную утку с картошкой!…» Из дневника Филонова
«Маленькая моя дочка, ненаглядная Голубушка! Катюша родимая, как я тебя люблю! Сейчас ты где-то ходишь, по каким-то улицам, а твой Панька, твой черный ворог, лютый зверь, сидит, работает и старается заочно уберечь тебя от всех трамваев и автомобилей, когда ты переходишь улицу. Солнце ты мое теплое, весенний день Панькиной жизни!» Из письма Филонова жене
«Мужчина и женщина». 1912-1913.
Павел Филонов вел свой дневник девять лет: с тридцатого по тридцать девятый год. Это всего шесть толстых тетрадей. В них – вся жизнь художника за эти годы: его работа и его ученики, его заработки и долги, его друзья и враги. Сюда, в дневник, Филонов копировал все свои письма, заявления, документы.
А последняя тетрадь дневника почти полностью посвящена его жене: Екатерине Александровне Серебряковой. Доченьке.
В ноябре тридцать восьмого у нее произошел инсульт. Ей было семьдесят шесть. Скорая подобрала Серебрякову на улице без сознания и увезла в больницу. Из больницы буквально на следующий день Филонов на руках принес ее домой. Сам лечил. Сам ухаживал. Учил заново говорить и ходить…
Из дневников Филонова. Ноябрь 1938–го – январь 1939-го.
«Несчастье с моею дочкой. Подлая болезнь моей Катюши. Она теряла сознание, но и, теряя его, боролась, я видел, за него. И я стал действовать, стараясь ее приподнять, поставил на колени на кровати, тряс, приподымал и в то же время из стакана рукой мочил ей голову, грудь, лицо, лоб и все подымал, встряхивал, говорил: «Доченька! Не сдавай! Дочка! Дочка! Смотри на меня! Вот я! Твой Панька! Не бойся!»
«Более всего ей помогают мои шутки. Так сегодня опять я сказал ей: «Коли не можешь говорить по-русски – говори по-английски!»
«Последние дни, проснувшись, она всегда глядит на меня с улыбкой, и эта улыбка будто говорит: «Не бойся, Панька! Я уверена в себе. Я борюсь за шкуру».
«Все ночи с первого дня болезни дочки я сплю, не раздеваясь, не снимая сапог. Сплю на кресле, протянув ноги на ее стул. Замечательный сон сидя – я к нему давно привык. Могу спать на стуле и не свалиться»
Всю жизнь Павел Филонов переживал, что ничего не может сделать для своей доченьки в «экономическом смысле», как он сам говорил. Но на самом деле он дал ей гораздо больше, дал то, что нельзя купить ни за какие деньги – он подарил ей три года жизни. Без его заботы и ухода она бы не выкарабкалась.
«Мое дитятко утомилось, намучилось и спокойно спит, а верный Панька приготовил дочке обед, убрал комнату, сидит читает и работает, а сам все думает о своей чудесной Катюшке. Ворочает свои мысли, как жернова, перемалывает в муку всякие возможности, всякие вероятности, как ему еще больше любить свою дочку и сделать ей хорошую, радостную, счастливую жизнь. Все получит дочка, что Панька ей обещал, все будет так, как Панька ее обнадеживал». Из письма Филонова жене
«Пир королей». 1913.
Павел Николаевич Филонов умер 3 декабря 1941 года. В самом начале ленинградской блокады. От голода и истощения.
Проститься с Филоновым и сделать его посмертную маску пришел скульптор Суворов. Но высохшее от голода лицо художника было неузнаваемым. И маску делать не стали…
Филонова не могли похоронить девять дней, не было досок на гроб. А хоронить его в общей могиле Екатерина Александровна и сестра Филонова Дуня не хотели. Все это время художник лежал на столе под своей картиной «Пир королей».
Как писал Хлебников: «На этой картине мертвецы величаво и важно едят овощи, озаренные подобно лучу месяца бешенством скорби».
На девятый день Союз советских художников нашел девять досок для Филонова. И от этой помощи ненавистной ему организации художник-исследователь уже никак не мог отказаться…
Екатерина Александровна пережила своего мужа всего лишь на несколько месяцев.
«В 9 часов10 минут проснулась ненадолго. В 9 часов 45 минут проснулась снова и спросила, засыпая: «Ты все пишешь! Ты все пишешь и пишешь! А что? Жданову?» — «Это, доченька, тебе пишу любовное письмо!»