Анна и Амедео

Она вернулась из Парижа и счастливая, и несчастная. Она убеждала себя в том, что нет на ней греха. Любовь ведь не грех – благодать и дар! Но и мучила себя неизбывной виной за вынужденную ложь.
Из Парижа она привезла мужу книгу Готье. Желанный и очень ценный для него подарок. Привезла не в знак примирения или искупления. Просто так. Просто знала, что мужу понравится.
Он взял книгу, тут же открыл ее, перелистал. И увидел вдруг между страниц письмо.
Письмо от художника.
Того самого художника.
И адресовано это письмо было ей.
Его жене.

Из цикла «Гении и злодеи уходящей эпохи»

Художника звали Амедео Модильяни. А письмо было адресовано жене Николая Гумилева — Анне Ахматовой. Это с ней у молодого тосканца был непродолжительный – всего лишь в год, но очень яркий роман.

Они познакомились в Париже в июне 1910 года. Молодой художник и начинающая поэтесса. Ему было двадцать шесть, ей — двадцать один. Он жил во Франции уже четыре года. Она приехала только что, чтобы провести в Париже медовый месяц. Мед получился горьким. По крайней мере, для молодого мужа.

А ведь Гумилев много лет добивался руки своей любимой. Неоднократно делал ей предложения, получал отказ за отказом, даже пару раз пытался покончить жизнь самоубийством. Наконец добился своего, но тут же, в одночасье, потерял все. И это сразу же после свадьбы!
Если бы Гумилев знал, что ждет их в Париже, он никогда не отправился бы туда в свадебное путешествие. Он увез бы жену в Африку, в свою любимую Африку.
Хотя, скорей всего, это ничего бы не изменило. И не в этом году, так в следующем, не в Париже, так где-нибудь еще Анна и Амедео обязательно встретили бы друг друга.

Я сошла с ума, о мальчик странный,
В среду, в три часа!
Уколола палец безымянный
Мне звенящая оса.
Я ее нечаянно прижала,
И, казалось, умерла она,
Но конец отравленного жала
Был острей веретена.
О тебе ли я заплачу странном,
Улыбнется ль мне твое лицо?
Посмотри! На пальце безымянном
Так красиво гладкое кольцо.

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА
Июнь 1910 г. Париж, «Ротонда».

Вся парижская богема по вечерам собиралась в «Ротонде» — небольшой кофейне на пересечении бульвара Распай, улицы Вавэн и бульвара Монпарнас. Сюда приходили поэты и художники, маршаны и натурщицы, музыканты и эмигранты.

Модильяни уже сидел в «Ротонде», когда туда вошли Гумилевы – Николай и Анна. Не заметить Анну, точнее, не обратить на нее внимания, было невозможно.

Адамович: «Нет, красавицей она не была. Но она была больше, чем красавица, лучше, чем красавица. Никогда не приходилось мне видеть женщину, лицо и весь облик которой повсюду, среди любых красавиц, выделялся бы своей выразительностью, неподдельной одухотворенностью».

Модильяни пристально смотрел на молодую женщину, должно быть, уже в это мгновение мысленно рисуя ее.

Николай Недоброво: «Внешность ее настолько интересна, что с нее стоит сделать и леонардовский рисунок, и гейнсборовский портрет маслом, и икону темперой, а лучше всего поместить в самом значащем месте мозаики, изображающей мир поэзии».

Анна ответила Амедео долгим взглядом. И в эту же минуту поняла все, все почувствовала и предугадала. Она ведь была колдуньей, ясновидящей, пророчицей, она умела читать чужие мысли и разгадывать сны. Она была настоящим поэтом — из тех, что видят сердцем.

Ахматова: «Он был совсем не похож ни на кого на свете».

Они оба были не похожи ни на кого на свете. Поэтому сразу увидели друг друга. Разглядели сердцами.
И Гумилев тоже все увидел. И понял. И почувствовал приближающуюся к нему беду. Оттого, что тоже был поэтом и пророком.

Впрочем, не нужно быть ясновидящим, чтобы заметить, как рождается любовь с первого взгляда.

Анна сама подошла к Амедео. Сама с ним заговорила по-французски. Что-то спросила. Он что-то ответил. Не важно, о чем они говорили в эти первые минуты знакомства. О погоде, Париже, вине, табачном дыме… Они могли говорить о чем угодно, любые их слова были признанием в любви.

Дальнейшие события развивались стремительно и с точки зрения посетителей кафе выглядели как банальный скандал, возникший на пустом месте. Гумилев подошел к Анне, сказал, что надо уходить из этого сарая, назвал Модильяни «пьяным чудовищем».

Говорил, естественно, по-русски, отчего разозлил художника.

Модильяни впал в ярость, как это часто с ним бывало, наговорил Гумилеву гадостей.

По-французски, понятное дело.

Неизвестно, чем закончилась бы эта словесная перепалка – да, скорее всего, ничем, ведь один уже предвидел свое поражение, а другой уже почувствовал вкус победы, — но тут Анна поднялась и увела мужа.

«Нам надо идти», — сказала она художнику .
«Погодите! Мне нужен ваш адрес! Я все объясню!» — Модильяни был в отчаянии, он испугался, что эта женщина сейчас уйдет и исчезнет из его жизни навсегда, растворится в ночи.
«Я еще зайду, — пообещала Анна, — я принесу адрес».

Мне с тобою пьяным весело –
Смысла нет в твоих рассказах.
Осень ранняя развесила
Флаги желтые на вязах.
Оба мы в страну обманную
Забрели и горько каемся,
Но зачем улыбкой странною
И застывшей улыбаемся?

ГОД РАЗЛУКИ
Осень-зима 1910 г. Париж – Царское Село

Анна, как обещала, дала Модильяни свой адрес.
И он писал ей нежные и чувственные письма.
Писал всю осень. И всю зиму.

Модильяни: «Vous etes en moi comme une hantise» («Вы во мне как наваждение»).

Любовь захватила его целиком. Наполнила его жизнь каким-то особым светом. В этот год Модильяни очень много работал. День Модильяни отдавал скульптуре. Ночь – живописи.
Свои скульптуры – он называл их «la chose», вещь – Модильяни создавал в маленьком дворике возле мастерской. Стук его молотка был слышен с рассвета и до заката.

Жак Липшиц: «Его скульптурная группа из пяти, кажется, каменных голов была выставлена в Осеннем салоне, где они стояли, точно трубы какого-то органа, настроенного на музыку, звучавшую у него в душе».

Вечером Модильяни перебирался в мастерскую, где рождались его картины. Точнее – портреты. Он писал только портреты.

Модильяни: «Меня интересует человеческое существо. Лицо есть высочайшее созданье природы. Я обращаюсь к нему неустанно».

До 1910 года мало кто считал Модильяни художником, он был больше известен, как скульптор. О том, что он еще и портретист, знали только друзья-скульпторы. А вот в девятьсот десятом, после встречи с Анной, все изменилось. Тогда Модильяни выставил шесть картин и этюдов в Салоне Независимых. Доктор Поль Александр – восторженный поклонник Модильяни – считал, что своим «Виолончелистом» Моди превзошел Сезанна.
Нет, на полотнах Модильяни еще не проступили эти удивительные удлиненные лица, эти гибкие шеи, которые впоследствии прославят тосканского художника на весь мир. Но уже возникло предчувствие, предощущение гениальности в линиях, в деталях, в цвете.
Его творчества коснулась любовь.

А что же Анна?
После Парижа Гумилевы некоторое время – очень недолго — гостили у матери Николая Степановича, в Тульской губернии, в Слепнево — имении Гумилевых. Потом Анна жила в Киеве, у своей матери. А когда муж на полгода уехал в Африку, вернулась в Царское Село.
И уже к осени началась их с Модильяни переписка. Очень странная переписка. Она получала его письма, а в ответ писала стихи. Но вряд ли отправляла их Модильяни. Он ведь не знал русского языка.

Ахматова: «Модильяни очень жалел, что не может понимать мои стихи, и подозревал, что в них таятся какие-то чудеса».

Стихи, посвященные Модильяни, позже стали сборником «Вечер» — первым сборником молодой поэтессы. И как говорили многие критики – лучшим.

Стихи Анна Ахматова начала писать еще в детстве, с одиннадцати лет. Уже тогда она точно знала, что будет поэтом. Настоящим поэтом. Обязательно будет. Только когда это случится? И как это произойдет? И с чего начнется ее дорога в большую поэзию?

Все началось с любви. Началось мгновенно. Без перехода. Еще вчера – восторженные юношеские стихи о рыбаках и море. Уже сегодня – поэзия высшей пробы, уверенная рука, зрелые чувства.
Откуда все это могло взяться в душе двадцатидвухлетней молодой женщины? Ведь жизненного опыта еще не было. И учителей, как таковых – тоже.
А все просто: именно так появляется на свет поэзия, рожденная любовью.
Именно так.

Василий Гиппиус: «Голос, запевший в стихах Анны Ахматовой, выдает свою женскую душу. Здесь все женское: зоркость глаза, любовная память о милых вещах…»

Когда Анна Ахматова показала свои стихи петербургскому редактору и поэту Сергею Маковскому, он тут же предложил напечатать их в журнале «Аполлон». Ахматова заколебалась. Во-первых, она еще не появлялась в журналах. Во-вторых, не знала, как на эту публикацию отреагирует муж. Он ведь был категорически против ее писательства.

Ахматова: «Что скажет Николай Степанович, когда вернется?»
Маковский: «Беру на себя всю ответственность. Разрешаю вам говорить, что эти строфы я попросту выкрал из вашего альбома и напечатал самовластно».

В «Аполлоне» было напечатано четыре стихотворения Ахматовой.
Они в одночасье сделали молодую поэтессу знаменитой.

В конце марта в Царское Село приехал Гумилев. Он вернулся больным сильнейшей африканской лихорадкой. О своем возвращении предупредил только мать – послал ей телеграмму. Жене из Африки не написал ни одного письма.

Гумилев прочел «Вечер». Стихи ему понравились. Он гордился успехами своей жены, но одновременно и ревновал к ее мгновенному взлету. И наверняка догадывался, кому посвящены эти стихи, чьей любовью согреты. Что, конечно же, не могло не сказаться на их семейных отношениях. Впрочем, отношения у Гумилева и Ахматовой всегда были весьма прохладными.

Срезневская: «Они оба были слишком свободными и большими людьми для пары воркующих «сизых голубков»… Их отношения были скорее тайным единоборством – с ее стороны для самоутверждения как свободной женщины, с его стороны – с желанием не поддаться никаким колдовским чарам и остаться самим собой, независимым и властным…»

Через два месяца супруги вновь расстаются. На сей раз уезжает Анна.
В Париж. К Модильяни.

Сердце к сердцу не приковано,
Если хочешь – уходи.
Много счастья уготовано
Тем, кто волен на пути.

Дни томлений острых прожиты
Вместе с белою зимой.
Отчего же, отчего же ты
Лучше, чем избранник мой?

ЛЕТО ЛЮБВИ
Июнь 1911 г. Париж.

Анна сняла квартиру на Рю Бонапарт. Это было не очень далеко от Монпарнаса и от Ситэ Фальгъер, где у Модильяни была мастерская. Днем Амедео делал перерыв в работе, и они гуляли по улицам и паркам. Но чаще ходили в Люксембургский сад.

Ахматова: «В дождик (в Париже часто дожди) Модильяни ходил с огромным очень старым черным зонтом. Мы иногда сидели под этим зонтом на скамейке в Люксембургском саду и в два голоса читали Верлена, которого хорошо помнили наизусть и радовались, что помним одни и те же вещи…»

Il pleure dans mon coeur
Comme il pluetsur la ville;
Quelle est cette langueur
Qui penetre mon coeur?
С’еst bien 1а рirе рeinе
De ne savoir pourquoi
Sans amour et sans haine
Mon coeur a tant de peine!

Небо над городом плачет,
Плачет и сердце мое.
Что оно, что оно значит,
Это унынье мое?
Как-то особенно больно
Плакать в тиши ни о чем.
Плачу, но плачу невольно,
Плачу, не зная о чем…

В Люксембургском саду Амедео и Анна всегда сидели на скамейке. На бесплатной скамейке. Потому что на платные стулья у Модильяни не было денег.

Ахматова: «Я знала его нищим. Но он не жаловался ни на совершенно явную нужду, ни на столь же явное непризнание».

Анна совершенно не понимала, на что он живет. А Модильяни объяснял, что художник должен зарабатывать своим трудом. То есть, продавать картины. Только расставаться с любимыми картинами очень тяжело. А нелюбимые… Нелюбимые нужно уничтожать. Еще Модильяни рассказывал, что у него есть постоянный покупатель картин – доктор Поль Александр. Правда, доктор этот весьма небогат…

Иногда у Модильяни вдруг появлялись деньги. Откуда? Может быть, присылала его мать из Ливорно. Может быть, доктор Поль Александр покупал какой-то рисунок.
В эти дни Моди становился щедр и расточителен. Он нанимал экипаж и вдвоем с Анной они ехали на прогулку в Булонский лес или в парк Бют-Шомон.
Во время одной из таких прогулок Анна сломала страусовое перо на шляпе. Это перо привез ей из Африки Гумилев.

Ахматова: «Перо задело за верх экипажа…»

Иногда Модильяни работал весь день, без перерыва. И тогда Анна одна гуляла по Парижу. Ходила на какие-то выставки. Встречалась с кем-то. Не потому, что хотелось общения, а потому, что нужно было как-то убить время до ночи.
А ночью на рю Бонапарт приходил Амедео.

Анна ждала его с вечера, стоя возле окна. Увидев на улице, спускалась по лестнице вниз и открывала входную дверь сама, чтобы не будить консьержку…
Потому что эти свидания были их тайной. Тайной, в которую нельзя посвящать никого третьего.

Но бывали и такие ночи, когда Модильяни оставался в своей мастерской.

Рассветает. И над кузницей
Подымается дымок.
Ах, со мной, печальной узницей,
Ты опять побыть не смог.

Как мне скрыть вас, стоны звонкие!
В сердце темный, душный хмель,
А лучи ложатся тонкие
На несмятую постель.

ШЕСТНАДЦАТЬ ПОРТРЕТОВ
июль 1911 г. Париж.

Анна бывала в этой мастерской на Ситэ Фальгьер.

Ахматова: «Как-то раз мы, вероятно, плохо сговорились, и я, зайдя за Модильяни, не застала его и решила подождать его несколько минут. У меня в руках была охапка красных роз. Окно над запертыми воротами мастерской было открыто. Я, от нечего делать, стала бросать в мастерскую цветы. Не дождавшись Модильяни, я ушла. Когда мы встретились, он выразил недоумение, как я могла попасть в запертую комнату. Я объяснила, как было дело. «Не может быть, — сказал Модильяни, — они так красиво лежали».

Здесь, в мастерской, Модильяни начал рисовать Анну.
Он рисовал ее в убранстве египетской царицы. В тот период Модильяни был влюблен в Египет и вообще в Африку. Африку он любил страстно. И в этом они были схожи с Гумилевым. Какое странное совпадение!
Модильяни рисовал Анну в африканском наряде с тяжелыми бусами на шее. Он говорил, что драгоценности должны быть дикарскими.

Модильяни: «Les bijoux doivent etre sauvages»

Еще он рисовал Анну в позе змеи. Анна была невероятно гибкой, могла свободно согнуться пополам, касаясь ног головой. Она была удивительно хорошо сложена: тонкая, стройная, текучая, как вода.

Ахматова: «Он говорил, что прекрасно сложенные женщины, которых стоит лепить и писать, всегда кажутся неуклюжими в платьях».

Как еще он рисовал свою Анну? В каких уборах, в каких нарядах?

Ахматова: «Рисовал он меня не с натуры, а у себя дома, — эти рисунки дарил мне. Он просил, чтобы я их окантовала и повесила в моей комнате. Они погибли в царскосельском доме в первые годы Революции. Уцелел только один…»

Модильяни нарисовал шестнадцать портретов Анны. А потом лето любви кончилось.

Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.

Показалось, что много ступеней,
А я знала – их только три!
Между кленов шепот осенний
Попросил: «Со мною умри!

ПРОЩАНИЕ
август 1911 г. Париж.

Лето любви пролетело очень быстро. Анна почувствовала вдруг, что они скоро расстанутся, расстанутся навсегда. И вовсе не потому, что Анне нужно было возвращаться в Россию. Просто кончалось время, отпущенное им на любовь. И отмерялось оно отныне последней прогулкой, последним свиданием, последней ночью.

На вокзале Анна не выдержала, расплакалась. Стала говорить что-то Амедео, в чем-то его убеждать. Он рассердился, ушел, оставив ее на перроне… Одну.
И вот подошел поезд. Поезд, который должен был увезти ее из Парижа в Москву. От любимого к мужу.

Осенью одиннадцатого года Модильяни с головой ушел в работу. Работал до изнеможения, до исступления, словно горел изнутри. Может быть, так он пытался заглушить боль от разлуки с Анной? Нет. Эта история для него закончилась. Страница перевернута. Дальше – новая глава. И новая любовь впереди. И новый взлет… Хотя, может быть и падение.
Но все это будет потом. А пока все его скульптуры и картины рождаются от любви с Анной. Он не пишет ей, не вспоминает ее, но почему-то у каменной кариатиды, которая выходит из-под его резца, профиль русской поэтессы. И челка ее на чьем-то чужом портрете. И глаза…

В январе двадцатого Модильяни умер.
До этого он тяжело болел. Обострился давний его туберкулез. А пристрастие к вину и наркотикам усугубляли течение болезни. В конце января, почувствовав себя немного лучше, Модильяни отправился с друзьями куда-то в гости. Но почему-то не зашел в дом, а присел на скамейку. То ли устал, то ли замешкался. Здесь на скамейке и уснул.

В некрологах все без исключения газеты назвали Модильяни знаменитым художником. Слава, как водится, пришла посмертно.

Расставшись с Модильяни, Ахматова вернулась к Гумилеву. Перед мужем не каялась. Разве что в стихах. Сам Гумилев об измене жены разговор тоже не заводил. Считать можно было и так и эдак: то ли все знаю и все прощаю, то ли не знаю ничего и знать не хочу.

В 1912 у Ахматовой и Гумилева родился сын. Мальчика назвали Львом. Рождение ребенка семью не укрепило. Наоборот, отношения между супругами стали еще более прохладными. Они продолжали жить вместе до 1918 года, но уже безо всяких обязательств друг перед другом. А Левушка рос у бабушки, в Слепнево.

Про Ахматову говорили, что в эти годы у нее была «богатая жизнь сердца». По стихам ее можно проследить все романы, все встречи-разлуки. Да вот только нужно ли это делать?
И мужей Анны Ахматовой можно пересчитать. Ведь после развода с Гумилевым она неоднократно выходила замуж. Да вот только стоит ли считать неудавшиеся браки?

По большому счету только одна настоящая любовь была в жизни Ахматовой. К Амедео Модильяни.

О, не вздыхайте обо мне,
Печаль преступна и напрасна,
Я здесь, на сером полотне,
Возникла странно и неясно.

Взлетевших рук излом больной,
В глазах улыбка исступленья,
Я не могла бы стать иной
Пред горьким часом наслажденья.

ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
1965 г. Париж.

За год до смерти – в 1965 – Ахматова успела еще раз съездить в Париж.

Георгий Адамович: «Прежде всего, Анне Андреевне хотелось побывать на рю Бонапарт, где она когда-то жила. Дом оказался старый, вероятно восемнадцатого столетия, каких в этом парижском квартале много. Стояли мы перед ним несколько минут. «Вот мое окно, во втором этаже… Сколько раз он тут у меня бывал…» — тихо сказала Анна Андреевна.

Она прожила долгую жизнь. Семьдесят семь лет. У нее была очень яркая молодость, очень тяжелые зрелые годы и очень счастливая старость. Последние двадцать лет вокруг Ахматовой было много друзей и поклонников. К ней – знаменитой поэтессе – приезжали на поклон молодые поэты и писатели, музыканты и художники. В нее – пожилую, грузную, но по-прежнему царственную – влюблялись совсем юные мальчишки. И она дарила им свою любовь. И стихи – единственное свое богатство.

Впрочем, нет. Было у Ахматовой и еще кое-что – рисунок Модильяни. Она всю жизнь берегла его, как зеницу ока, и повсюду возила за собой.
Он был с ней всегда и везде: в доме 63 на Малой улице Царского Села, в Фонтанном Доме в Ленинграде, в эвакуации в Ташкенте, в Комарово на даче, которую сама Ахматова называла «будкой». Она брала его с собой, когда приезжала в Москву и жила подолгу у Ардовых на Большой Ордынке.

Во дворе этого дома в 2000 году открыли первый в России памятник Анне Ахматовой. Но получилось – случайно или преднамеренно? — что памятник им обоим: Анне и Амедео. Потому что скульптор Владимир Суровцев воспроизвел в бронзе рисунок Модильяни. Тот самый рисунок.

Кстати, вопреки уверениям самой Ахматовой, остальные рисунки не погибли и не пропали в царскосельском доме. Более того, Ахматова никогда не привозила их в Россию. Она оставила их в Париже. И все эти годы они хранились в коллекции доктора Поля Александра. Не тайно хранились. Не за семью печатями. Экспонировались на выставках, печатались в каталогах. Их видели тысячи людей! Но только молодая славистка Августа Докукина-Бебель, побывавшая осенью 1993 года в Венеции на выставке работ Модильяни из коллекции Поля Александра, узнала в трапезистке и гимнастке, канатной плясунье и обнаженной с котом молодую русскую поэтессу.
Теперь это видим и мы. Видим и удивляемся, как могли мы не узнать Анну Ахматову, не угадать ее среди удивительных модильяновских «ню»?
Может быть, потому что сама судьба хранила тайну этих рисунков, как и тайну любви Анны и Амедео.

Это песня последней встречи.
Я взглянула на темный дом.
Только в спальне горели свечи
Равнодушно-желтым огнем.

История этой любви на первый взгляд — всего лишь крохотный эпизод, не заслуживающий такого уж пристального внимания. Действительно, сколько «шоколадниц» было у влюбчивого Моди – не счесть. А скольких мужей и любовников пережила античная царственная Анна!
Но в то же время история этой любви – много больше, чем скоротечный роман двух молодых людей.
Кстати, сама Ахматова это знала и чувствовала. В своем очерке о Модильяни — очерке, полном лукавства и недоговоренностей – она писала: «Вероятно, мы оба не понимали одну существенную вещь: все, что происходило, было для нас обоих предысторией нашей жизни: его – очень короткой, моей – очень длинной».
Может, не было бы этой предыстории, и не явились бы миру великий художник и великая поэтесса. Потому что эти чувственные картины Модильяни и эти пронзительные стихи Ахматовой могли появиться на свет только от великой любви.